Ветеран - 3...
Apr. 10th, 2009 11:03 pm![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
u_96«Седой как лунь» - встречали такое сравнение? И я встречал. Но что оно означает в реале, понял только в прошлом году.
…Он действительно был похож на луня. Нахохлившийся, морщинистый, с крючковатым носом и жёлтыми из-за гепатита белками глаз. Седее всех седых и без малейших следов плешивости.
Дед в свои 86-ть держался бодрячком. Несмотря на то, что после похорон жены вот уже шесть лет как жил один, в квартире было чисто и прибрано.
Хотя может, это была заслуга не деда, а внучки?..
Впрочем, не суть.
Как я деда откопал, это отдельная история. Но откопал. И теперь сидел перед ним с блокнотом и диктофоном наготове.
Дед был настоящим живым раритетом. И потрясающим везунчиком. А попутно – ещё и грубияном, каких поискать. Сразу после того как я представился, дед перешёл со мной на «ты, блядь» и от этой формулировки практически не уклонялся до самого конца интервью. Кстати, едва я достал диктофон, как лунь с подозрением сквозь толстенные линзы очков уставился на эту машинерию и желчно поинтересовался: «Это у тебя чего за пиздюлина такая?», - и пока я не объяснил, что к чему, дед от меня не отцепился.
Вот же старый хрыч!
- Скажите, - смог я наконец перейти к делу, когда диктофонный ликбез был окончен. – Вы ведь в 41-42-м на «Смышлёном» ходили?
- Так точно. – дед сразу подобрался. – На нём.
- А это правда, что с него только двое спаслись.
- Правда.
- Один из этой пары – вы?
- Нет, не я. – дед тихо закудахтал – я не сразу понял, что это смех. – Повезло мне. Я в тот выход не пошел. По уважительной причине. Так как был списан в Новороссийский госпиталь. Тебе ж, блядь, наверное, интересно знать почему? Так вот, докладываю: по причине контузии. Так и напиши – «по контузии». – дед повысил голос. - А то ж, блядь, напишите потом у себя «с сифилисом» или чего похуже – помирать стыдно будет…
- Тогда расскажите пожалуйста об участии эсминца в обороне Севастополя.
- Ишь какой прыткий! – дед смерил меня оценивающим взглядом и вдруг спросил. – А курево у тебя есть?
- Есть.
- Тогда геть на балкон. Из-за докторов, веришь, уже год не курю. Внучка у меня такая, что не забалуешь. Унюхает табак – всю душу вытрясет. Так что пошли-ка на балкон. Посидим – покурим. Глядишь, блядь, я чего и вспомню.
Он действительно вспомнил. И про то, как штормовой ночью неслись с подкреплением в Евпаторию. Как из-за «этой ёбаной штормяги» не смогли высадить бойцов и те выли от отчаяния, зная, что на берегу сейчас погибает первая волна десанта. Как садили из Северной бухты «стотридцатками» и потом до самого Туапсе изъяснялись исключительно жестами, так как после беглого огня у половины вахты повыбивало на куй барабанные перепонки. Как под Феодосией снова долбали по берегу, да так лихо, что вышибло все пакетники и эсминец лишился электричества. Как в таком состоянии поползли домой и опять попали в шторм. Как под ударами волн обшивка пошла гофром, иллюминаторы разнесло вдрызг, а в носовых отсеках пошла такая фильтрация, что мама не горюй. Как упала ночь, а они в полудохлом состоянии ломились сквозь шторм. Как штурман вёл прокладку, подсвечивая карту и нактоуз огоньком тлеющей сигареты. Как в Новороссийске доложились о том, что чудом не потопли и… тут же получили приказ пополнить боекомплект и снова идти к Алуште и Феодосии. Как они на честном слове и одной сопле доползли куда послали. Как у них уже на третьем залпе «скис» КДП и вести точный огонь по берегу стало невозможно. Как в ответ на сообщение об этом, штаб приказал «долбать до упора» - мол, попадать не главное. Главное – артиллерийским огнем оказать моральную поддержку своим частям на феодосийском плацдарме. Как эсминец после этого лупил в белый свет, как в копеечку. До полного выгорания лейнеров и под бомбами люфтваффе. Как на подходе к Новороссийску их подловили «хейнкели» и ударной волной от лёгшей в кильватер бомбы попятнало кучу народа на юте, а сигнальщика выкинуло прямо под форштевень. Как потом искалеченных потащили в госпиталь, а «Смышлёный» снова вышел в море. Как там, в этом море, эсминец вылетел на собственное же минное заграждение, подорвался и утоп. Как взрыв ушедших вместе с кораблём под воду глубинных бомб прикончил всех спасающихся вплавь, кроме двоих. Как вышедший из госпиталя дед подался в морскую пехоту. Как воевал. Как выжил.
Когда дед дорасказал всё, что хотел, я спросил, а почему он не напишет про это мемауры?
- Да, понимаешь, блядь, я как-то лет десять назад попробовал что-то такое написюкать. Внучка отнесла в редакцию…
- И?
- Что «и»? Что, блядь, «и»? – в первый раз за время своего оглушительного повествования, дед разволновался и треснул сухоньким кулачком по перилам балкона. – Из редакции написали: «В современных условиях ваш текст не представляет исторической или коммерческой ценности». Ну, не гады, а?!
Когда я согласился, что да, «гады», дед подобрел и даже в виде поощрения показал мне свой увешанный наградами пиджак. Как владелец честно и предупредил, «цацок» там действительно оказалось «до хуищи». Потом я засобирался, а дед уже как-то тепло мне сказал в спину:
- Ну, ты это, сынок... блядь… Заходи что ли ещё?
И беззубо ощерился улыбкой счастливчика.
…Он действительно был похож на луня. Нахохлившийся, морщинистый, с крючковатым носом и жёлтыми из-за гепатита белками глаз. Седее всех седых и без малейших следов плешивости.
Дед в свои 86-ть держался бодрячком. Несмотря на то, что после похорон жены вот уже шесть лет как жил один, в квартире было чисто и прибрано.
Хотя может, это была заслуга не деда, а внучки?..
Впрочем, не суть.
Как я деда откопал, это отдельная история. Но откопал. И теперь сидел перед ним с блокнотом и диктофоном наготове.
Дед был настоящим живым раритетом. И потрясающим везунчиком. А попутно – ещё и грубияном, каких поискать. Сразу после того как я представился, дед перешёл со мной на «ты, блядь» и от этой формулировки практически не уклонялся до самого конца интервью. Кстати, едва я достал диктофон, как лунь с подозрением сквозь толстенные линзы очков уставился на эту машинерию и желчно поинтересовался: «Это у тебя чего за пиздюлина такая?», - и пока я не объяснил, что к чему, дед от меня не отцепился.
Вот же старый хрыч!
- Скажите, - смог я наконец перейти к делу, когда диктофонный ликбез был окончен. – Вы ведь в 41-42-м на «Смышлёном» ходили?
- Так точно. – дед сразу подобрался. – На нём.
- А это правда, что с него только двое спаслись.
- Правда.
- Один из этой пары – вы?
- Нет, не я. – дед тихо закудахтал – я не сразу понял, что это смех. – Повезло мне. Я в тот выход не пошел. По уважительной причине. Так как был списан в Новороссийский госпиталь. Тебе ж, блядь, наверное, интересно знать почему? Так вот, докладываю: по причине контузии. Так и напиши – «по контузии». – дед повысил голос. - А то ж, блядь, напишите потом у себя «с сифилисом» или чего похуже – помирать стыдно будет…
- Тогда расскажите пожалуйста об участии эсминца в обороне Севастополя.
- Ишь какой прыткий! – дед смерил меня оценивающим взглядом и вдруг спросил. – А курево у тебя есть?
- Есть.
- Тогда геть на балкон. Из-за докторов, веришь, уже год не курю. Внучка у меня такая, что не забалуешь. Унюхает табак – всю душу вытрясет. Так что пошли-ка на балкон. Посидим – покурим. Глядишь, блядь, я чего и вспомню.
Он действительно вспомнил. И про то, как штормовой ночью неслись с подкреплением в Евпаторию. Как из-за «этой ёбаной штормяги» не смогли высадить бойцов и те выли от отчаяния, зная, что на берегу сейчас погибает первая волна десанта. Как садили из Северной бухты «стотридцатками» и потом до самого Туапсе изъяснялись исключительно жестами, так как после беглого огня у половины вахты повыбивало на куй барабанные перепонки. Как под Феодосией снова долбали по берегу, да так лихо, что вышибло все пакетники и эсминец лишился электричества. Как в таком состоянии поползли домой и опять попали в шторм. Как под ударами волн обшивка пошла гофром, иллюминаторы разнесло вдрызг, а в носовых отсеках пошла такая фильтрация, что мама не горюй. Как упала ночь, а они в полудохлом состоянии ломились сквозь шторм. Как штурман вёл прокладку, подсвечивая карту и нактоуз огоньком тлеющей сигареты. Как в Новороссийске доложились о том, что чудом не потопли и… тут же получили приказ пополнить боекомплект и снова идти к Алуште и Феодосии. Как они на честном слове и одной сопле доползли куда послали. Как у них уже на третьем залпе «скис» КДП и вести точный огонь по берегу стало невозможно. Как в ответ на сообщение об этом, штаб приказал «долбать до упора» - мол, попадать не главное. Главное – артиллерийским огнем оказать моральную поддержку своим частям на феодосийском плацдарме. Как эсминец после этого лупил в белый свет, как в копеечку. До полного выгорания лейнеров и под бомбами люфтваффе. Как на подходе к Новороссийску их подловили «хейнкели» и ударной волной от лёгшей в кильватер бомбы попятнало кучу народа на юте, а сигнальщика выкинуло прямо под форштевень. Как потом искалеченных потащили в госпиталь, а «Смышлёный» снова вышел в море. Как там, в этом море, эсминец вылетел на собственное же минное заграждение, подорвался и утоп. Как взрыв ушедших вместе с кораблём под воду глубинных бомб прикончил всех спасающихся вплавь, кроме двоих. Как вышедший из госпиталя дед подался в морскую пехоту. Как воевал. Как выжил.
Когда дед дорасказал всё, что хотел, я спросил, а почему он не напишет про это мемауры?
- Да, понимаешь, блядь, я как-то лет десять назад попробовал что-то такое написюкать. Внучка отнесла в редакцию…
- И?
- Что «и»? Что, блядь, «и»? – в первый раз за время своего оглушительного повествования, дед разволновался и треснул сухоньким кулачком по перилам балкона. – Из редакции написали: «В современных условиях ваш текст не представляет исторической или коммерческой ценности». Ну, не гады, а?!
Когда я согласился, что да, «гады», дед подобрел и даже в виде поощрения показал мне свой увешанный наградами пиджак. Как владелец честно и предупредил, «цацок» там действительно оказалось «до хуищи». Потом я засобирался, а дед уже как-то тепло мне сказал в спину:
- Ну, ты это, сынок... блядь… Заходи что ли ещё?
И беззубо ощерился улыбкой счастливчика.
